истории

«Мы решились на театральное мщение» Интервью литовского драматурга Марюса Ивашкявичюса — автора пьесы «Тоталитарный роман» об искусстве в несвободных странах

Источник: Meduza

28 февраля на площадке Hanzas Perons в Риге международная команда актеров прочитает на русском языке пьесу Марюса Ивашкявичюса «Тоталитарный роман». В читке участвуют актриса Чулпан Хаматова, режиссер Филипп Григорьян и журналистка Елена Фанайлова. Продюсер события — Евгения Шерменева. Марюс Ивашкявичюс — один из важнейших европейских драматургов сегодня; с его текстами работали известные режиссеры — Оскарас Коршуновас, Миндаугас Карбаускис и Кирилл Серебренников. «Тоталитарный роман» — пьеса о судьбе художника в несвободном обществе, где история Михаила Булгакова переплетается с событиями в современном Таджикистане. Критик Антон Хитров расспросил автора о новом тексте, отношениях с российскими коллегами и впечатлениях от украинского театра времен полномасштабного вторжения.

— В 2010-х, когда ваш соотечественник Миндаугас Карбаускис руководил театром Маяковского в Москве, он поставил там три спектакля по вашим пьесам: «Кант», «Русский роман» и «Изгнание». «Русский роман» и «Изгнание» — лучшие и самые успешные проекты «Маяковки» в прошлом десятилетии. В первые дни полномасштабного вторжения Карбаускис ушел со своего поста. Вы неоднократно требовали, чтобы театр прекратил играть ваши пьесы, но все три спектакля остаются в репертуаре. Получается, с их стороны это пиратство?

— Они не обращают никакого внимания на мои требования остановить показ моих пьес. Я помню, что мы подписывали договоры на пять лет, последний раз — в 2017 году. Они давно истекли. Можно сказать, это пиратство, кража. Они не слышат и не хотят слышать волю автора.

— Поразительно, что ваши пьесы не запрещены в России, ведь российских драматургов, поддержавших Украину, как Михаил Дурненков или Иван Вырыпаев, в театрах ставить нельзя.

— Я тоже много об этом думаю. У меня две версии. С одной стороны, Вырыпаев и Дурненков — русские авторы, а я иностранец. Если русский себя так ведет, это предатель. А иностранец и так заведомый враг, к нему отношение более снисходительное.

Но недавно я стал думать: а зачем запрещать автора, который сам просит, чтобы его пьесы сняли? Пусть его лучше мучают там [в странах Балтии], задают вопрос «Почему твои пьесы идут в России?». Я не нахожу других объяснений: я и в фейсбуке не раз писал, и в интервью Ксении Лариной говорил, [что запрещаю показывать мои пьесы в России]. Я слышу, что после каждого такого [моего] выступления какой-нибудь актер покидает один из спектаклей, потому что не хочет играть пьесу врага. Но его заменяют кем-то другим, и спектакль играется себе дальше.

Между прочим, это относится не только к театру Маяковского. В России есть и другие театры, которые играют мои пьесы, но с ними мы вообще договоров не заключали.

— Недавно губернатор Калининградской области заявил, что «бездуховный» Запад (центральный образ путинской пропаганды) создан философом Иммануилом Кантом, уроженцем Кенигсберга, современного Калининграда. Вашу пьесу о Канте только что поставил режиссер Оскарас Коршуновас. Как вам кажется, что в устройстве сегодняшнего западного мира от Канта?

— Знаете, я вообще не хочу анализировать этот абсурд. Конечно, философия Канта — база западных ценностей, один из камней, на которых стоит Запад. Очень жаль, что его могила находится в Калининграде и над ней издеваются. Больше сказать нечего — в России сейчас столько абсурда, что слова этого губернатора не кажутся мне чем-то из ряда вон выходящим.

— Пьеса «Тоталитарный роман», которую читают в Риге 28 февраля, появилась после вашего путешествия по странам Центральной Азии. Каким оно было?

— Все началось, когда мы решили, что второй фестиваль Свободы сфокусируется на Центральной Азии. Мы с кураторами ездили по всем ее странам — и в Таджикистане нечаянно стали свидетелями, скажем так, театрального разгрома.

Мы встретили режиссера, которого я не буду здесь называть, и его команду молодых актеров: они собирались делать спектакль по легенде о манкурте из романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». Спустя полгода мы узнали, что спектакль запрещен, а один из актеров отправлен в тюрьму (в итоге он получил десять лет). Других постоянно возили по следователям, ломали.

Мы пытались вывезти двух человек из Таджикистана, но в конце концов они сами отказались. Тогда мы решились на театральное мщение. Мы поехали в Алматы, встретили нашего режиссера, который должен был в очередной раз покинуть родину, и записали длинное интервью о тоталитаризме, о существовании в этой системе творцов, о том, как их ломают. Этот разговор стал основой пьесы. В то же время она уходит в разные другие пространства и эпохи, где происходили похожие вещи.

— Страны Центральной Азии — главное место действия в этом тексте?

— Не совсем. Если так, по-крупному, мы посредством временной и пространственной дистанции говорим, наверное, о сегодняшней России. Не напрямую, но слушателю ясно, о чем речь. Вчера это касалось Беларуси, сегодня — и России тоже.

— А вообще с началом полномасштабного вторжения в Украину постсоветские страны, та же Центральная Азия, стали в большей степени интересовать остальной мир?

— Украина — да. Мир узнал, что есть Украина, что это отдельный народ, отдельная страна. Немцы, например, мне пишут: нам стыдно, что еще три года назад мы не понимали, что такое Украина или Беларусь, нам казалось, это просто часть России.

Но о Центральной Азии они до сих пор практически ничего не знают и почти не хотят узнать больше, для них это черная дыра на глобусе. Об Афганистане или странах Африки мир знает больше. Наш фестиваль — это особый случай: люди с одного края бывшей империи, из стран Балтии, заинтересовались другим краем.

Конечно, мы пытаемся нести этот интерес дальше. Наш фестиваль был для этого, и моя пьеса в какой-то степени — тоже для этого. Но пока что интереса к странам Центральной Азии нет даже здесь [в странах Балтии]: скажем, масштабы гражданской войны в Таджикистане не представлял ни я, ни многие участники нашей читки.

— Театр — это подходящий инструмент, чтобы менять мировоззрение публики? Нет ли у вас ощущения, что в театр ходят люди, заранее согласные со всем, что они там могут услышать?

— Театры очень разные. Сегодня есть тенденция к удобному театру, который почти не поднимает вопросов, а просто разжевывает банальные, всем известные ответы. Для меня театр, как и искусство в целом, — это никогда не ответы, это всегда вопросы. Дать ответ — это что-то фальшивое, даже пошлое, если говорить о театре.

Как зритель я всегда ищу искусства неудобного для себя и других, и такое же искусство я стараюсь делать. В этом я вижу и смысл, и удовольствие. Ведь удовольствие можно получить и через шок. Конечно, театр уже довольно долго ищет себя, с тех пор как появилось кино, он пытается изобрести себя заново. Многие предрекают ему смерть, но он все никак не умирает и, мне кажется, еще долго не умрет.

— Недавно вы работали в жюри украинского театрального фестиваля ГРА. Какова роль театра в охваченной войной стране?

— Знаете, мне кажется, его роль серьезнее, чем в странах, где нет войны. Театр дает ощущение нормального мира. Надо помнить, что до военного положения была пандемия, и украинские театры долго оставались закрыты. Люди надолго потеряли театр и сейчас очень дорожат им. Мы везде видели полные залы. Иногда зрители едут за 500 километров, чтобы посмотреть спектакль.

Хотя, конечно, остаются города, где театры закрыты из-за интенсивных бомбежек. Есть страшные нюансы: театры приспосабливаются к воздушным тревогам — ставят свои спектакли не на сцене, а под ней, чтобы зрители заранее оказывались в бомбоубежище и спектакль не пришлось прерывать из-за тревоги. Почти в каждом театре около трети актеров-мужчин ушли на фронт, поэтому у режиссеров появился запрос на «женские» пьесы.

Но парадоксальным образом уровень украинского театра очень вырос за последние годы. Думаю, это связано с тем, что многие драматурги, драматургессы [с началом полномасштабного вторжения] уехали в Европу и теперь приносят оттуда новую эстетику. Мир повернулся к ним, они — к миру, у них есть возможность взять лучшее из мировой практики. Я часто бывал в Украине, моя первая театральная поездка была в 2015 году, тогда украинский театр был куда более традиционным. Сейчас это театр больших поисков.

— Эмиграция — важная тема в ваших текстах, например в той же пьесе «Изгнание», которая рассказывает о литовских мигрантах в Британии. Это текст 2011 года. Как изменилась эмиграция в Европе с тех пор?

— Вообще, эмиграция существует столько, сколько существует человечество. Люди всегда мигрировали. Представители разных культур всегда сталкивались между собой. Но в «Изгнании» речь идет об эмиграции экономической. Украинцы, беларусы, россияне, которые едут сегодня в Европу, — политические эмигранты. Между ними и героями «Изгнания» есть пересечения, однако по сути это другой феномен.

Спектакль Оскараса Коршуноваса [по пьесе «Изгнание»] показывали в Тимишоаре [в Румынии], которая в прошлом году была культурной столицей Европы, а потом — в Национальном театре Румынии в Бухаресте. Меня тогда спросили, как изменился спектакль с 2011 года, когда прошла его премьера. Я ответил: тогда это было о настоящем времени. А сейчас уже о прошлом. Между прочим, у нас в читке много российских артистов, которые сегодня тоже стали эмигрантами. 

— А как вообще зазвучал «Тоталитарный роман» с этим звездным кастингом?

— Сегодня [на репетиции] мы только пощупали пьесу, даже не успели до конца ее прочесть. Но, конечно, очень-очень интересно слышать таких актеров, как Чулпан Хаматова, Александр Феклистов, Александр Филиппенко, Филипп Григорьян. Для меня это большой подарок как для драматурга — что пьеса попала в такие руки.